Человек безумный. На грани сознания  - Виктор Тен

Кречмер предлагает объединяющий термин для примитивного, шизофренического и детского мышления: кататимия. Это то же, что Леви-Брюль называл патриципацией, или пралогическим мышлением.

«Табу, коренное полинезийское слово, в психологии народов стало термином для обозначения широко распространенного между примитивными народами комплекса психических фактов… Здесь обнаруживается лучше всего различие между функциями нашего душевного аппарата и душевного аппарата первобытного человека. Мы сказали бы: «Я имею священный страх перед королями и жрецами; я чувствую боязнь и ужас при виде трупа». Но первобытный человек говорит: «Жрец есть табу; в трупе сидит табу». Следовательно, мы вкладываем аффекты в Я, в нас самих, первобытный же человек, напротив, проецирует их во внешний мир. Он выводит их наружу, подобно тому, как это делает со своими зрительными и слуховыми впечатлениями» (там же. С. 118, 119).

Кречмер отмечает характерную для кататимического мышления «персонификацию частей тела», приводя в пример, подобно Леви-Брюлю, жертвоприношение большому пальцу ноги (там же. С. 120). Интересно, что Леви-Брюль пишет об индейцах, а Кречмер описывает то же самое у йоруба (Африка). Общность, говорящая либо о палеоконтактах, либо о совпадении кататимических образов.

У первобытных людей и у шизофреников «нет и в помине представления о душе как о чем-то целостном… И само Я понимается не как нечто целостное, как распадающееся на частичные личности, как являющееся пассивной игрушкой этих сил и без всякого резкого разграничения между Я и внешним миром, между лицом и предметом» (там же. С. 121).

«Бразильские индейцы в носовой перемычке носят короткую палочку, потому что болезнь они считают твердым телом, которое через нос, как стрела, прямо входит в тело; если она наткнется на палочку, то не сможет проникнуть и упадет на землю. Слепота от белизны снега мыслится ими в форме маленьких насекомых, которые влетают в глаза» (там же. С. 122).

У психически здоровых людей кататимия наблюдается в состоянии сна.

«Личность распадается, раскалывается, так же как и у того индейца, который приносит жертву большому пальцу на своей ноге… Части личности могут проецироваться во внешний мир, как действующие лица» (там же. С. 153).

Сон «показывает нам обусловленную процессом эволюции структуру нашей современной душевной жизни, потому что почти все основные принципы функционирования примитивной психики повторяются в сновидениях культурного человека, прежде всего асинтаксические ряды образов, сдваивание образов и кататимические соединения. Бодрствующее мышление первобытного человека значительно ближе мышлению в сновидении, чем бодрствующее мышление культурного человека» (там же. С. 155; выделено мной. – В.Т.).

Анализируя данное явление, Кречмер выдвигает гениальную идею, до сих пор не понятую и не разработанную. Это идея перспективы и ретроспективы, демонстрирующая разницу в кататимиях первобытных и окультуренных людей.

Наглядные виртуальные картины, которые видят первобытные люди, «направлены перспективно». Первобытные не обращают их в прошлое, они воспринимают их как реальность настоящего или угрозу будущего. Вспомним чероки, который велел поставить себя в костер, потому что ему приснился сон, в котором он попал в плен, и, следовательно, он должен реально пережить все, что с ним делали во сне.

«Напротив, у культурного человека большая часть символов является ретроспективными формами развития, они представляют собой обратный перевод уже готовых, имеющихся налицо абстрактов на более наивный язык образов. В этом смысле символику сновидений можно было бы обозначить, пользуясь выражением Фрейда, как «регрессию» (Regression), как возвращение процессов возникновения образов от более высокого к более простому синтезу, от абстрактного к конкретному, от логически построенного предложения к асинтактически развертывающимся лоскуткам образов (Bildstreifen)» (там же. С. 144, 145).

Мы, в самом деле, объясняем сновидения пережитым. Привычки толковать сны как предсказания будущего – это рекапитуляция первобытного партиципированного мышления, которое в нашем мире считается суеверием, несмотря на то что сны иногда сбываются. Впрочем, как правило, сбываются не предсказания, а ожидания, которыми полно всякое сознание. Фрейд использовал регрессивный гипноз для восстановления истоков заболеваний, т. е. он правильно понимал сновидческие образы как ретроспективу, а не перспективу, и по ним восстанавливал анамнез.

Даже если мы полны суеверий и пытаемся переносить сны на будущее, то как реальное настоящее мы их уже не воспринимаем. Нормальный человек не идет в поликлинику с требованием ввести себе антидот, потому что ночью приснилась змея. Ходят, но ненормальные. Им вводят, но не антидот. Не в поликлинике, а в психушке. А для первобытных людей лечение от яда – нормальная и даже необходимая реакция на укус змеи во сне. Разве не убедительное свидетельство, что наши шизофреники – это попавшие не в свой век «первобытные люди», носители партиципированного сознания, которое в них рекапитулировалось как атавизм?

Кречмер фиксирует в мышлении шизофреников архаику. У них довлеет то, что Леви-Брюль называл «облаком коллективных представлений» партиципантов. Кречмер называет это «сферой».

«В старых народных песнях можно иной раз видеть, как вообще обрывается логическая нить, так что даже словесное содержание самого стихотворения состоит еще только из соединения образов, которые все вместе не имеют никакого логического смысла, которые отчасти представляют собранные вместе отрывки из различных песен и которые, несмотря на отсутствие всякой логической связи или скорее благодаря именно этому, иной раз по своему действию на наше сознание оказываются столь насыщены чувством и имеют особое символическое значение. Старая народная песня в значительной степени предпочитает вообще символическое, не прямое использование абстракций, таких, как любовь, смерть и т. п., а их сферические образные элементы. Так что некоторые образные обороты вроде «пылающего огня», «сада, усаженного розами», «белых лилий», «срывания цветов» приобрели вполне прочный характер символов и стали своего рода формулами. Больные шизофренией иногда употребляют в переносном смысле совершенно такие же образы, имеющие характер формул» (там же, С. 157, 158).

Вот почему речь шизофреников часто бывает усыпана высокопарными выражениями, патетическими образами, цветистыми картинами. Это не индивидуальное проявление психики «высокопарного дурака, плетущего что попало». Это, – просим уважения, – в нем говорит Сфера. Это формулы прошлого. Это родовая память. Это рекапитуляция ментальной архаики вида Homo sapiens. Это напрямую просачивается «коллективное бессознательное» Юнга.

Похожие кататимии наблюдаются также в видениях загипнотизированных людей.

«…Мы без труда узнаем в них, – пишет Кречмер, – чаще всего кататимические агглютинации образов психологии первобытного человека и психологии сновидений, как, например, в следующем описании, сделанном самим загипнотизированным: «Я лежу в воде, но могу выглядывать из нее… надо мной лежит отвратительное, худощавое тело… я знаю, как я лежу, но мое тело перевернулось на 90 градусов… в моей груди глубокая дыра… из дыры выходит длинная шея, вроде гусиной шеи, с маленькой головой величиной с кулак… туловище с головой, которая вышла из дыры, вывертывается из моего тела… мне страшно». Эти образы затем проецируются во внешний мир, подобно галлюцинациям с «характером телесности» (там же. С. 162).